Общество

«Иди, куда примут!»

За плечами профессора Тамары Ивановны Лякиной уже десять выпусков: в ВТУ им. М.С. Щепкина она преподает «Мастерство актера». Повезло ей! Говорит: «Я актрисой и не мечтала! Хотела стать педагогом!»

Росла как Золушка: детство выпало на годы войны. Жили бедно. Надо было и печь топить, и воду носить, а в дом вела огромная — для неё, маленькой Томы — входная дверь. На ней она и писала мелом домашнее задание, воображая себя учительницей, а потом садилась за стол, преображаясь в ученицу, аккуратно переписывала в разлинованную тетрадку всё, что ей задал «учитель». Это и был её первый театр.

Иногда играла в библиотеку. Заберётся под стол и сидит там тихонько со своими карточками. Хватится бабушка: где Тома? Да вон она, под столом, с картотекой...

В школе Тома нечаянно оказалась в драмкружке, а ведь и не думала. Просто старшая сестра была редкой красавицей: рослая, крепкая, та занималась в гимнастической студии, и Томе хотелось быть на неё похожей. Пришла. А запись закончилась.

— А мне куда? — огорчилась девочка.

— В драмстудию запись есть! — подсказали.

А там уже подаёт надежды Вячеслав Невинный. Вместе с ним ставили «Молодую гвардию» и Томе досталась роль Вали Борц. Педагог был отменный: когда оба окончили школу, он Невинному говорит:

— Иди в школу-студию МХАТ.

А Томе:

— Ты иди, куда примут!

И она пошла в Щепкинское училище: там экзамены раньше всех начинались.

Шел 1956 год. В приёмной комиссии запомнилась знаменитая актриса Вера Пашенная, которая всё поправляла спадающие с плеч лямки платья. Всё, что было нужно, Тома сдала, прошла все три тура, подумала, что ей, медалистке, ничего сдавать больше не надо и уехала домой. В Тулу. И вдруг телеграмма: объявили 4 тур. Понабирали, видно, ребят с целины, ещё откуда, и решили, что надо сделать ещё отбор. Тома подумала, что не поступит.

С 1 августа начинались экзамены в ГИТИС им. А.В. Луначарского. И она решила попробовать в ГИТИС.

«А зачем же вы мне телеграмму отправляли?»

— Конкурс большой, поступающих — десятки, стоят по пять с одной стороны, по пять  — с другой. Я жутко худая, спрашивают: «Как фамилия?» — «Лякина», — лепечу под нос. А слышится: «Дохлятина». «Отойдите туда подальше!», — командуют. Отошла и там что-то себе под нос лопочу. «Всё, свободны!», — мне говорят и я понимаю, что это всё. Не возьмут.

И тут — о, великая сила искусства! — направляясь к выходу, как начинаю басить во весь голос: «Басаврюк ударил кулаком, и стена зашаталась!» И давай декламировать из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Все, кто в комиссии, как подскочат! И — ну оглядываться по сторонам: кто это тут так басит? А это я. «А есть ещё что из прозы? А басни?», — посыпались вопросы.

Я рассказала и про любовь, и басню, а потом вышла и спряталась за белого Ленина — у нас в институте стоял на постаменте. Слышу, как выходят после меня и говорят: «Девка так читала! Её примут, конечно!»

Думаю, это про меня, конечно.

И потом меня вызывают и спрашивают: «Где ваши документы?». «Я их в Щепкинское подавала». Подозвали они Демьяненко: «Саша, иди к ним, забери её документы и принеси сюда».

А в Щепкинское меня уже тоже приняли!

И когда мы стали просить мои документы, разозлились: «Мы сейчас, говорят, в Министерство культуры позвоним и вас вообще никуда не примут!». А я тогда: «Зачем же вы мне телеграмму отправляли, чтобы я четвертый тур проходила? Я б и к вам не поступила, и целый год потом пропустила».

Парни-то, они девчонок понастойчивей будут, и Демьяненко твёрдо так сказал: «Отдайте!»

И они отдали.

«Маш, а можно я с Томкой пойду поиграю?»

В ГИТИСе азы актерского мастерства Тамара Лякина постигала у лауреатов Сталинской премии и народных артистов СССР Бориса Равенских и Василия Орлова, непосредственного ученика Станиславского. Марья Николаевна, его супруга, попыхивала папироской, поглядывая на молодую поросль в лице красавицы Тамары Лякиной, а Василий Саныч, оборачиваясь к ней, просился:

— Маш, можно я с Томкой пойду поиграю?

«Как вы можете терпеть этого Павла I?!»

— Я пришла в Московский драматический театр имени Александра Пушкина 63 года тому назад. И до сих пор выхожу на сцену и играю. Правда, уже королев.

Первой моей партнёршей на сцене была Фаина Георгиевна Раневская. Мы играли спектакль «Деревья умирают стоя», у меня — роль Фелисы. Режиссёр мне говорит: «Кричи громче: “Какие простыни стелить, полотняные или льняные?“. Кричу — ничего не происходит. Не слышат, что ли? Тогда я ещё громче: «Какие простыни стелить, полотняные или льняные?». И тут после небольшой заминки появляется Фаина Георгиевна. Мои слова для неё были сигналом выходить, а она это пропустила: на репетиции Раневская не ходила, за неё ходил помощник режиссёра.

Её гримерка находилась напротив моей, и она оттуда звала: «Дитя моё, зайдите ко мне!». Я шла. «Почему вы так рано ушли со сцены?» — «Так мне не нужно было больше ничего говорить!» — «Нет, вы уйдёте, когда я вас отпущу!».

И в другой раз на сцене она вдруг спрашивает: «Вы знаете, кто мой внук?». А в тексте об этом — ни слова: она всё на ходу выдумывает и выдумывает, а я стою и слушаю, слушаю и не знаю, что ей на это ответить. Тут, видимо, ей самой всё это надоело, она и говорит: «Ну идите, дитя моё!».

Фаина Георгиевна была очень своеобразная и всё о себе знала. Великая актриса, она играла и на сцене, и в жизни. Один раз только она была настоящей, и я видела плачущую Раневскую. Это было в 1972 году.

Она, как обычно, позвала меня: «Дитя мое, зайдите ко мне!». Я зашла, а она в пеньюаре. Сидит, волосы распущены, плачет:

— Умер мой дружочек… Я осталась совсем одна… Прошу вас, побудьте со мной!...

Дружочком она звала режиссёра, актрису Ирину Анисимову-Вульф. У них были довольно сложные отношения, но она знала её, дочь своей подруги, ещё ребенком и считала единственным родным человеком. 

После был ещё спектакль, который мы репетировали с Раневской. По сюжету мать-пьяница, которую играет Фаина Георгиевна, продаёт свою дочь. Я — ей дочь. Она провела две репетиции, режиссёр чем-то был недоволен и кричал.

«Дитя моё! — обернулась ко мне Фаина Георгиевна. — Как вы можете терпеть этого Павла I?».

И ушла из театра. А «Павел I» работал ещё семь лет, затем перешёл в Малый театр, а мне велел оставаться. О чём я, быть может, теперь сожалею.

Семечки калёные

В труппу Пушкинского театра мы с Владимиром Высоцким пришли одновременно.

Там тогда шёл «Аленький цветочек», и вот в какой-то статье написали: «Неизменная исполнительница роли Алёнушки — актриса Иванова». А той 36 лет, и она всё Алёнушку играет. Вот театры и стали набирать молодых — из школы-студии МХАТ и ГИТИСа.

Мы учились с Высоцким параллельно, и он жил у нас в общежитии. Хотя у него уже была жена и двое детей.

Славы барда у него ещё не было, он был никому неизвестен, приходил к нам с гитарой, пел песни. И тогда он сочинил свою первую студенческую песню «На Перовском на базаре»:

Есть газеты, семечки каленыя,

Сигареты, а кому лямон!

Есть вода, холодная вода!

Пейтя воду, воду, господа!

У нас в театре была лестница, под ней — большой старый диван. И вот они со Стасом Сорокиным на нём сидели с гитарой, курили и пели. У Стаса был прекрасный голос, а Высоцкий был хрипатый. И мы говорили: «Ну чего он там хрипит?! У Стаса такой тенор, пусть лучше он споёт! И останавливали: «Помолчать хоть можно перед спектаклем?!»

Высоцкий всегда делал смешные этюды, но никогда их заранее не готовил. Вместе с ними на курсе, которым руководил Борис Вершилов, учился Геннадий Ялович. Высоцкий ставил Яловича на четвереньки: «Я тебя доить буду!». А сам думает, что дальше делать. Сзади подойти — неудобно, не так поймут, спереди — тоже непонятно. Мы уже все напряглись, ждем, чем кончится. Володя походил, походил, отошёл от Яловича, почесал голову и говорит: «Эх, старость, старость! Забыл, где вымя у коровы!».

К сожалению, Высоцкий уже тогда увлекался «этим делом», дважды его увольняли из театра, а однажды на гастролях в Челябинске он упал на сцене прямо во время спектакля. Играли «Свиные хвостики» и по сюжету ребята выходили с инструментами, играли и пели. Высоцкий играл на трубе, шёл по кругу и упал. Дали занавес. На этом его эпопея в нашем театре закончилась.

Но — её величество случайность! — Юрий Любимов открывает театр, приглашает его к себе и выстраивает весь театр на нём. Кто не знает Театр на Таганке?! Любимов за ним везде ездил, вытаскивал из всяких передряг и сделал для него даже больше, чем мог.

«Мерседес» из мыльной пены

Потом мы встречались с ним от случая к случаю. А у Высоцкого появился «Мерседес» — первый в Москве, ни у кого ещё не было. Как-то я выхожу из театра, стала машину останавливать, чтобы уехать домой, и тут подъезжает какая-то иностранная машина! За рулём — Володя!

«Тамара, ты куда?», — спрашивает. «Домой!» — «А я на Мосфильм — по пути! Садись, подвезу!».

Я жила на Кутузовском проспекте, и нам, правда, было по пути.

«Машина у тебя шикарная, Володя», — говорю. — «Марина подарила, — отвечает Высоцкий. — Она мне звонит и говорит: "Володя, я тут шампунь рекламирую — лежу вся в пене. Мне сказали, если ногу покажу — машину подарят". — "Вставай во весь рост! — говорю ей. — Может, две подарят!"».

Смешная «Романьола»

Запоминающимся стал итальянский спектакль, поставленный режиссером Борисом Равенских специально на меня — «Романьола»: там я впервые встретилась с интересными людьми.

Музыку написал Эдуард Колмановский, литературную обработку сделал Михаил Светлов, автор «Гренады». Что значит литературная обработка? Он, например, фразу «девушка, я вас встретил, вы мне понравились» облёк в стихотворные формы: «Удел юной красотки обрамлять старость…».

Светлов был очень интересным человеком. Он ходил в каком-то нелепом, сером длинном пальто с большими накладными карманами где-то внизу. Пришёл получать деньги за работу и говорит: «Я в бухгалтерию не пойду! Пусть сюда принесут!». Принесли. Он долго пересчитывал, раскладывая купюры по стопкам: одну — туда, другую — сюда, одну — туда, другую — сюда. Потом сгрёб одну стопку себе в карман, а другую сдвинул вперёд: «Отдайте ребятам — пусть пропьют!».

Много ли мы знаем таких людей?!

В Италии «Романьолу» играли два вечера, а мы решили — в один прием с двумя антрактами. Лестниц понастроили, дороги, ведущие вверх, кругом — темень, я иду по сцене и кричу по тексту какие-то имена… А края сцены не видно. Я и упала. И… прямо на голову рабочему. «Ну, ты в порядке, Тамара?», — спрашивает у меня. «В порядке», — отвечаю. «Тогда я пойду дальше работать», — говорит рабочий и уходит восвояси.

В общем, спектакль красивый, интересный, много танцев. Как-то после репетиции выходят из театра молодые люди и смеются. «Вы кто?», — спрашиваю. «А мы - итальянцы», — отвечают они. «Как вам спектакль?!». — «Смешно очень», — говорят они. А это трагедия: одного героя убивают, а меня — я играла Чичелию — расстреливают.

Чтобы премию получить, надо было сыграть в году четыре спектакля. А мы «Романьолу» делали девять месяцев. Дело к концу года, а мы его ни разу ещё не прогоняли. И вот уже 31 декабря, и мы, наконец, его показываем.

Играем, играем... До Нового года — 20 минут, а мы ещё играем. И вдруг в зрительном зале встаёт мужик и идёт к выходу. Там оборачивается и на весь зал громко говорит: «Маш, ты идёшь или нет?» — «А судьбы людей тебя не волнуют?», — отвечает ему она. Он помялся, помялся и вернулся на своё место.

Играем дальше. Тут наш директор всех выручил. Выходит на сцену и говорит: «Дорогие зрители! Мы сами не знали, сколько это продлится. Но благодаря вам, мы успеем получить свою премию! А теперь позвольте пригласить всех вас в буфет на встречу Нового года!».

Так, вместе со зрителями мы встретили Новый 1963 год.

Белый зал

Случайности запоминаются на всю жизнь. Леонид Андреев — вы знаете, это великий русский драматург — так вот он был запрещён. В нашем театре решили поставить «Дни нашей жизни» по его пьесе. И когда я выходила на поклон, а зрительный зал в полутьме, мне показалось, что он, этот зал, весь белый. А потом дали свет и я увидела, что так и есть. Вся старая Москва пришла смотреть любимого Андреева! Весь партер был седой!

Наверху у нас в театре сидел заведующий. К нему, одолевая ступеньку за ступенькой, поднималась старая дама. Вниз спускался режиссёр, и, видя, что она с трудом поднимается, спросил, может ли он ей чем-то помочь. «Мне сказали, что у вас наверху — заведующий, он может мне разрешить посмотреть этот спектакль». «Пойдемте со мной, — говорит режиссёр. — Я вам дам контрамарку, и вы сможете посмотреть его в любой день — хоть завтра, хоть послезавтра!». «Дорогой, — сказала дама очень убедительно, — я, может, до завтра и не доживу».

И он — всё! Решил её провести и посадить в свою ложу.

Творческий кризис

Это со мной случилось на «Поднятой целине». Я ведь такая была — могла чечётку американскую бить: шла спиной по лестнице и выбивала. И вдруг мне дают Варюху-Горюху. А я не могу её играть и всё тут! И вот на какой-то репетиции говорю: если я сейчас её не сделаю, снимайте меня со спектакля.

Вышла, опустив голову, опустив руки. Начала говорить… И вдруг режиссёр мне кричит: «Давай, давай, пошла, пошла!», — мое внутреннее состояние слилось с тем, что испытывала Варюха, и у меня всё получилось.

Думаю, в каждом человеке много всего намешано, надо только поискать, что-то в себе растравить, будить себя, не зажиматься. Где-то быть и понахальнее.

Целовались через стекло

Мой сокурсник, Володя Селезнев, был художественным руководителем актёрских курсов ВТУ им. М.С. Щепкина, сказал: «Тамара, приходи в «Щепку»: у нас национальные студии, очень интересно!». И я пришла.

После него художественным руководителем был Игорь Лях, потом Борис Клюев — только один выпуск мы с ним сделали: он, к сожалению, уже был болен. Потом пришла женщина — Людмила Титова, а то всё мужики были.

Я выпустила десять студий — 34 года работы с национальными студиями всего Советского Союза. Раньше педагоги сами выезжали и набирали на месте. А здесь совсем другое: к нам приехали уже отобранные ребята, и мы начали с ними знакомиться. Прямо скажу: было ощущение чего-то необычного. Кто немного прочтёт, кто совсем ничего… Вот Василий почитал, почитал, потом посмотрел на всех и сказал: «Все!». Уже оригинально.

Каждый из них для нас был загадкой, к каждому надо было найти ключик — к кому с лаской, к кому с таской. Многие же впервые в Москве оказались. На пятой студии, например, мы учили ребят входить в метро и на эскалатор — все привыкают трудно. Сейчас они выросли необыкновенно - это факт.

Нашим очень не повезло: самый интересный курс — второй, самый главный, на котором закладывается начало школы - у них был пропущен. Пандемия! Как можно научить актерскому мастерству по телефону, через стекло, по телевизору? Был такой режиссёр Петр Хоренко, так вот он говорил: это всё равно, что целоваться через стекло. И мы тоже занимались этим — целовались через стекло.

Но мы преодолели и этот этап. Конечно, не все из ребят станут артистами: кто-то уйдёт в режиссуру, ещё куда-то. Наши выпускники везде, и на «Горбушке», и этого не надо бояться. Надо искать себя дальше. Потому что вот этот самый прекрасный этап — студенчество — закончился.

Фаина Георгиевна на всех фотографиях мне писала: «Дорогая, пожалуйста, будь счастлива!». Об этом же я прошу и моих студентов — будьте счастливы!

Елена СТЕПАНОВА, фото автора