Культура

Я знала его лично, он часто бывал в редакции газеты «Якутия», где я работала редактором отдела культуры. Заходил ко мне частенько, и почему-то в память запало, что чаще всего — невесёлый. Он был очень узнаваемым, у него было доброе лицо, внимательные умные глаза, и я ему радовалась. Как талантливому и умному человеку.

Он шёл по коридору, и издалека были видны его развевающиеся лёгкие кудри. Я знала, что он завернёт ко мне и распахивала двери. Потому что поговорить нам, понятно дело, было о чём, и почему-то мне хотелось чем-то ему помочь. Талантам надо помогать, не правда ли?

Как-то я взяла и по следам наших с ним разговоров написала статью. Было это много лет назад, и сейчас я увидела ту публикацию на выставке в НХМ. А поскольку не все её прочитают, пожалуй, опубликую текст здесь, дополненный свежими впечатлениями. Та публикация под рубрикой «В творческой мастерской» называлась «Жизнь, уложенная в две строки».

Итак...

Носочки

То ли просто время было такое, то ли злой рок довлел над этой семьёй, но дети у Бочкаревых умирали один за другим, не успев сделать первых шагов. Склонившись над могилой пятого, мать твёрдо решила: ещё будет в их доме звучать смех!

А год был 1944-й...

Мужа, по здоровью не сгодившегося на фронт, забрали в трудовую армию, и мальчик, которого было решено назвать Василием, родился в его отсутствие. Василием — потому что ребёнок, носящий имя отца и деда, обязан был жить. И он жил, познавая вкус материнского молока, сладко причмокивая во сне...

Чтобы сообщить мужу о ребёнке, женщина отправила ему маленькую посылочку — крохотные носочки. Потом отец рассказывал сыну: «Никогда не забуду того чудного запаха от носочков! Он тревожил и бередил душу, и я очень хотел увидеть тебя...».

Мысль о сыне помогла отцу собраться с силами, да ещё и врач настояла на том, чтобы больного якута отправили на родину.

Так со злым роком было покончено навсегда, а рождённые после Василия дети оставались в живых.

Сам факт его появления на свет уже был знаковым.

Лошадка вынесла

Домашние к Василию благоволили. А когда он, окончив шесть классов, отказался ходить в школу, мать только хлопнула в сердцах ковшиком. В общем, пока Васины сверстники изучали мир по учебникам, он — по лугам и полям родного наслега, шлёпая ногами за верным спутником — колхозным конём и пропадая сутками в кузнице.

Может, так и остался бы неучем, если бы не колхозный любимец, куда-то запропастившийся. Поиски гнедого привели мальчишку к школе, и он увидел своих одноклассников. Лица их светились от радости, ведь они получили аттестаты и хвастались перед Васей.

Под ложечкой у него защемило. В чём был, в том зашёл к директору: «Хочу учиться!»

Тот, оглядев лохматого босоногого переростка, эдакое дитя природы, сурово изрёк: «Пьёшь?» У парня округлились глаза: «В рот не брал эту гадость!» «Смотри у меня!» — напутствовал директор и внёс его фамилию в списки.

Так Вася, перекинув через плечо полевую сумку младшего брата, снова сел за школьную парту.

Учитель труда Василий Фёдорович Сивцев оказался настоящим человеком. Он давал парню замечательные уроки по столярному делу и обнаружил у него способности к резьбе по дереву. А тот вырезал фигурки, да так мастерски, что чувствовались в нём твёрдая рука и талант, данный Богом.

Василий Фёдорович только успевал подсовывать иллюстрированные журналы, в которых Василий находил пищу для ума, а поскольку они пестрили портретами Никиты Хрущева, то очень скоро Василий вырезал его портрет.

А потом приступил к космонавтам.

К выпускному классу у него скопилась целая коллекция знаменитых людей, с чем он и отправился в город.

В художественном училище глянули на работы и сразу приняли на прикладное отделение.

В то время там преподавал Семён Егоров — первый якутский скульптор, получившие академическое образование в Суриковском институте, непонятый на родине, но получивший признание в России. От него Василий и узнал, что такое скульптура. В этом училище паренёк создал другую коллекцию — косторезную, а главными персонажами в ней стали... кони. Они и были представлены на суд экзаменационной комиссии того самого института, который окончил учитель Семён Егоров — Суриковкого.

 Так кони ещё раз вынесли Василия, но уже на новый виток его жизни — в мастерскую профессора Кербеля.

Рядом с шедеврами

В стольном граде сельскому пареньку стал открываться иной мир. Здесь было светло и красиво, но юные красотки смолили и сыпали непристойностями. А в руках сокурсника Миши Переяславца, впоследствии народного художника России, академика Российской Академии, рождалось из гипса пересыпанное бранными словами нечто нежное, доброе, вечное.

Между тем, Василий не вполне понимал, что сам по себе факт учёбы у Кербеля — уже чудо. Чтобы обучаться в этом вузе, в Москву стремились дети чьих-то важных родителей, и не всегда такие бесхитростные, как он. Мест было всего восемь, а конкурс невообразимым. За Василия никто не хлопотал — просто ему, как одному из лучших, отдали предпочтение настоящие большие мастера.

Однажды в мастерскую, где он корпел над какой-то работой, заглянул Виктор Вучетич. Автор монумента «Родина-мать», что возвышается на Мамаевом кургане, интересовался успехами дочки. Огромного роста, сам похожий на памятник, он остановил свой взгляд на маленьких Васиных руках, потом присмотрелся к работе, да как лопнет его по плечу своей могучей ладонью!

В знак одобрения.

Ах, если бы в те годы Василий понимал, что он избранный!

Для дипломной работы он сделал проект памятник Алексею Кулаковскому и представил якутского деятеля философом, созерцающим мир. Работа была так хороша, что её оставили в фонде института, что случается отнюдь не с каждым проектом. А через два года выставили на юбилейной выставке Академии художеств в Манеже, где она красовалась рядом с экспозициями Репина, Сурикова, Айвазовского...

Столь заметная работа стала объектом повышенного внимания, и Академия художеств сделала мастеру большой заказ — скульптурную композицию «Мать с ребёнком». Но у вернувшегося в Якутск Бочкарёва не было ни мастерской, ни материала. Никто его не ждал здесь с распростёртыми объятиями. Видит бог, как страдал Василий от чиновников, которые не видели ни в проекте, ни в самом скульпторе никакой перспективы.

Случай

Ещё семь лет Бочкарёв был скульптором без мастерской. Официально работал в Худфонде — ему заказывали памятники, бюсты, но трудился и дома, как портретист. Мягкими пальцами лепил из гипса артистов, односельчан — тех, кого знал и чтил. Вот и на всесоюзную выставку «Художник и время» повёз «Вдову солдата», прообразом которой послужила доярка Вера Савина, всю жизнь прождавшая мужа с войны.

В 90-м году неожиданно для себя Бочкарёв стал членом правления Союза художников. Раньше избирали по указу обкома, а теперь его выбрали сами коллеги. Это значило только одно — ему доверяют.

Василий Босиков, который был тогда зам министра культуры, проявил интерес к работам Бочкарёва. Коротко спросил: «Где мастерская?»

А мастерской-то и не было. Новоиспечённый член правления ютился в каморке Дома художника, спроектированной под санузел. Туда и повёл начальство.

Босиков пробежал глазами по заставленным полкам, изрёк: «Много работ...». И предложил отлить несколько голов в бронзе.

Вот так благодаря любопытству Босикова появились бронзовые бас Иван Степанов, учитель Сергей Никифоров, другие заслуженные люди и... творческая мастерская.

Памятник которого нет

В 2001 году, когда был объявлен конкурс на памятник Кулаковскому, Василий Васильевич вспомнил о своей дипломной работе, что красовалась на Манеже и восхищала взоры искусствоведов. И присоединил к ней идеи другого своего проекта — Аал Луук Мас, который был признан лучшим в 1993 году в конкурсе на Древо жизни.

Его это древо собирали ставить на площади Орджоникидзе в Якутске.

По новому замыслу Бочкарёва и его друзей-соавторов, Кулаковский оказался размышляющим у этого дерева — словно аура священного древа наделяла его мудростью предков.

Но комиссии пришёлся по нраву другой проект, который теперь красуется перед Театром оперы и балета. Так и остался Кулаковский в интерпретации Бочкарёва в четырех стенах. Сидит себе, адресует мысли свои небесам, и они дарует его автору вдохновение.

А интересным мог получиться памятник. С национальным колоритом.

Как рождаются строки

Не смотря на то, что судьба не была к нему благосклонна, а, может, по этой самой причине он научился смеяться.

В 1992 году Бочкарёв провёл в больнице почти полгода. Там он написал свой первый юмористический рассказ, на который его вдохновил конь со всадником, красующийся на площади Победы — предмет притязания остроумных горожан...

Словом, на этот раз гнедой решил: хватит учиться и заставил взяться за перо. Потом уже были и другие рассказы, из которых склеивались отличные сборники, а недавно издательство «Бичик» выпустило его третью книгу, в которой и сатира, и трепетные строки о друзьях-поэтах.

 Впрочем, он и сам поэт.

На научно-практической конференции, проходивший в Красноярске, его представили следующим образом: «Среди всех собравшихся здесь не найдётся другого, кто был бы признан в среде художников, писателей и поэтов, и журналистов...»

Тогда Бочкарёва попросили прочесть что-нибудь своё. Экспромтом родились строки: «Олох кустук, Олох уустук — Ойох курдук», которые в вольном переводе звучат приблизительно как «Жизнь прекрасна, как женщина, и сложна, как жена».

Вот так просто красиво и мудро он изложил в двух строках свою нехитрую философию.

Как настоящий

Кстати, его рассказами сатирического характера зачитывался весь Худфонд и, как признается искусствовед Зинаида Ивановна Иванова-Унарова, все от души хохотали над его тонким юмором и иронией. 

— Ты пишешь прямо как настоящий писатель, — однажды сказала она ему.

— А я и есть писатель, — улыбнулся Василий Васильевич.

Он, действительно, числился членом Международного сообщества писательских союзов и много писал — до конца своих дней. Но не сочинил ни слова: всё брал из жизни.

 Зинаида Ивановна вспомнила, что последняя книга вышла незадолго до его смерти. Он лежал в больнице, но, случалось, ходил в город. И вот как-то, видимо, отпросился у врачей — чтобы разнести свежие экземпляры недавно вышедшей книги. Занёс Зинаиде Ивановне, сказав при этом: «Вот то, что я создал кроме скульптуры».

— Он мне принёс все свои книги с очень тёплыми пожеланиями, — вспоминает  Зинаида Ивановна. — В них, этих книгах, раскрывается вся его душа. И в его скульптурах мы видим не только характер человека, но и отношение самого автора к этому человеку...

Зинаида Ивановна хорошо помнит прищур и взгляд Василия Васильевича — улыбчивый, очень внимательный. «Он был очень хороший психолог, — говорит она. — Это видно в его работах. Не обязательно монументальных. У него были небольшие скульптуры. Просто — голова. И главное в ней не то, похож или нет человек, а то, как передан характер, его внутреннее состояние... »

Я смотрю на его работы и понимаю: он и вправду восхищался теми, кого ваял. И даже — преклонялся перед ними. Он стремился передать публике их внутреннее величие.

Удивительна судьба мастера

Коллеги считают Бочкарёва одним из ведущих скульпторов Якутии. Студенты внимают каждому слову учителя. На его счету — около сотни скульптурных произведений, многие из которых приобретены Академией художеств СССР и Национальным художественным музеем, а мемориальный комплекс павшим, что в селе Асыма Горного района, был признан лучшим памятником Якутии и представлен к Государственной премии имени Платона Ойунского.

Мне казалось тогда, что его труд не вполне оценен Отечеством. Хотя ведь был!

Он создал фундаментальные произведения во многих городах республики. И почему-то мало кто знает о том, что Василий Бочкарёв был почётным гражданином Вилюйского улуса.

— Я ему говорила, — рассказывала Зинаида Ивановна Иванова-Унарова: «Ты, Вася, почему стал Вилюйским? Ты же Усть-Алданский!»

А он отвечал: «Это потому, что я там работал. Я оставил след во многих улусах республики, но Вилюйский сделал меня своим почётным гражданином ...».

Хорошо всё-таки, что при жизни ему успели присвоить звание народного художника.

Ведь он оставил на земле память не только о себе, а о своем народе — она в творениях его искусных рук, точных слов и огромного сердца.

Фото автора